Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

А. С. Пушкин

* * *

Этот мир так божественно тонок

И входила в него, чуть дыша,

Полуженщина, полуребенок,

Полуангельская душа.

Отпивала - взахлеб - Петергофа,

(Жажде детской не будет конца!

Жажде женской - какого венца?..)

Перешейка Карельского вздохи

Свежим ветром коснулись лица.

Я все видела зреньем сокрытым...

И закрытые на все замки

Храмы старого мира и крипты

Обнажали свои языки,

Говорили, чтоб много лет позже

Я сумела бы все записать,

По земле, проходя, - не прохожей,

А подвижницей, верною стать.

Полны тайн, убегающих в небо,

Ждали в сроки меня лишь одну

Лавры Невской надгробья и склепы,

И - пришла, не спугнув тишину,

Полуженщина, полуребенок...

Словно тень... Не с портрета ль конца

Века прошлого? Век сей - в продленных

Бьется пламенем словно отстал

От того, что сходило в бессилье,

От того, что одни извели,

Уравняли в земле изобилья,

А другие - с собой унесли,

Превращая бессильное в силу,

А бездомное - в Русский Дом,

Оставляя в наследье Россию,

Чтоб и я заболела потом -

Недостойная... Лишь для пенья

Голос мой! Боже, слышишь, пою...

Несмотря на чужих изумленье,

Помня милость и волю Твою.

1998

ДАР

Дар напрасный, дар случайный...

А. С. Пушкин

Как к дару, который не-мой,

Поэтому счастье особо,

Как к дару, который домой,

Минуя поток русофобов,

Меня приведет наконец,

Вот так отношусь я смиренно

К Поэзии-пленнице... Время

Пребудет со мной, как венец.

И Город, тот Город, не-мой,

I дсоыдостен запах предместий...

I му разгуляться есть место

В душе, что сказалась немой.

Покуда нема — и творит,

Покуда невидяща — знает

Пропленной Поэзии ритм,

Продара врученные знаки.

И есть между ними звено

Покоя иль нет... покаянья!

Не Царское ль вышло Село

Садами прельщать Гефсимани.

- Бродила, любила... Замри!

Вот где устоять неизбежно.

А если же ветер мятежный

Остудит твой взор, что горит?

А если он мысль разнесет,

Что сердце на грани столетья

Сбирало, как соки, столетник,

Кто призрак цветка воспоет?

...Заплаканный внуками сад

Запуган тобольскою ссылкой,

Чадит самозваной Маринкой

Безвременья страшный уклад.

И дар не вмещается мой

В его непроглядные штольни,

У края которых невольно

Сроднилася правда с виной,

Как с Даром, который не-мой!

И только штокрозы аллей

Белеют невинностью лета,

Как будто бы в срок эполетов

Сады не уступят земле.

Как будто бы здесь восходя

Вчера или днесь, или завтра,

Вернусь - Царскосельского автор,

Стихи за собой приведя.

Сохраннее здесь. И родней —

Солировать, плакать, виниться.

Предместье. Почти что столица...

И дар не спешил зреть во мне.

1998.

ПСИХЕЯ ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ МОЯ...

Скажите: «Царское Село», —

И улыбнемся мы сквозь слезы.

И. Анненский

1

Мне никуда не деться:

Меня судьба влекла.

Здесь пушкинское сердце

В сон Царского Села,

Как философский камень,

Опущенный в бокал...

С притворными богами

В окошках меркнет зал.

 

 

 

 

По берегам прудов, по берегам,

Очерченным изящною рукою,

Прогулки, пересуды и бега Борзых: Ату!

Как душно пред грозою!

Что сил есть дует ветер, и в окно

Врывается воздушная стихия:

Уже пора! Здесь все обречено:

Заплачет скоро душенька Россия.

Уже пора! Здесь все подчинено

Заплакать и нести сей плач бессмертно

Из Петербурга в Царское Село,

Потом - обратно... И попутно ветру

Психея царскосельская моя,

Как Одиссей, все к родине стремится:

Благословенны юности края,

Благословенны прибывших вновь лица —

Так, стало быть, благословенна я.

5

Мне Анненского жаль, мне многих жаль.

Не спасшихся в счастливой Палестине...

Но, кажется, меня сей жребий минет,

Лишь скорби мне за всех не избежать.

И мимо дома, где давно его

Предшественника с дивною верандой,

Уж нет, бреду я в поисках того,

Кто не придет на луг земли отрадной,

Не срежет ветвь заботливой рукой,

Не тронет куст, пергамента не тронет —

Он, Еврипида преданный поклонник,

Себя назвавший искренно: НИКТО.

В тени аллей, в тени безумств дворца

Прогулки с ним совсем не одиноки.

О тайны Кипарисова ларца:

Трилистники предсмертия эпохи.

Под пресс-папье горячий стиль листа,

Чернила, вызревающие долго!

Восходит серп луны, опущен молот,

А вам спешить - воскресная тщета!

И в такт качалке прозревать вокзал —

Не Витебский еще, а Царскосельский:

Ступень - одна, другая... и - обвал,

Не частно подготовленный, - вселенский.

Толпа гудит: «Там господин упал!»

За moderato— бравоеallegro, Парад-алле...

Так вещего Олега

Презренный василиск ужалить ждал.

Невежества и знания скрижаль

Верстается опять необратимо —

Я посреди счастливой Палестины,

На ТОЙ ступени, где он был низринут,

На ТОМ вокзале, где его так жаль...

6

Было имя ему - Николай,

Побеждающий, значит, народы.

Это где же? Близ статуй Села,

Близ Венеры, Юноны, Ниобы?..

Но начальная песня — Кронштадт,

Дом в Тверской, голосящий в туманах

И крылатый, победный аншлаг

Царскосельской искусницы Анны.

Чьи уста -- то печаль, то тревог

Чернокрылыхпредвестные трели,

Дом ее - неприютный чертог

С влажным запахом мертвых камелий

[гели смелый, назад не гляди

И померься с Валькирией силой,

Но не Один ты, только — один,..

Ты ошибся, назвав ее милой!

...Этот свежий предутренний вздох,

Обещание счастья и блага.

Офицерская доблесть и до–

Доживать — это тоже отвага.

До рассвета, до свиста свинца,

До «Георгиев» первых, звенящих...

Отчего я молчу? Близ дворца

Голубого в сияньи парящих

То ли ангелов, то ли скворцов

Слышу мраморный плач Амфитриты

И шаги командоров — творцов...

С головою лежать им пробитой.

Ах, зачем здесь стремились не жить

Кто к вокзалу спешил, кто - на плаху

Муза плакальщица, подскажи,

Как мне жить, если надобно плакать.

7

Названья улиц полутомных

Меня по-прежнему влекут

Старинной прелестью укромных

Затей, скользнувших в темный пруд.

Спасенный Кюхля... Чаадаев,

Наставник душ, питатель дум...

В мундирах лицеистов стая.

Я все равно к тебе приду,

СаариМойс, Саари Мыза,

По-русски - Царское Село.

Барокко властвует в карнизах,

В балконах лето расцвело

Узорами дорожек парка...

Пурпурный гравий и трава,

В каштанах - свечи, не огарки,

Что бело-розовы едва.

Такие свечи на каштанах

Не потушить, не затеплить.

Я карандаш ищу в карманах,

Чтоб мой восторг в тетрадь излить.

Я карандаш ищу поспешно,

Вся - суета, но песнь ключа

Во мне рождает побережье,

Прибой и всплеск: «Скажи, ты чья?» -

Ничья! За мной лишь смотрит с неба

Крылатый соглядатай мой,

Мне не уйти и скрыться негде.

1ак, поглощенная водой,

Верней — струей ключа, что с камня

Стекает в желоб, я стою

Пред девой плачущей, в чьем стане

Я восхищенье узнаю

Того насмешника с кудрями,

Того предвестника беды,

С ней говорившего часами,

Позволившего вольность: ты!

Назвавшего кувшин молочный

Античной урною... И вслед

Творили миф ему непрочный...

Какое все же место швед

Оставил русскому монарху!

Благодарю тебя, Стокгольм!

Вергилию есть и Плутарху

В кого вливать древнейших боль.

Лишь только улицей Садовой

Свернуть в ограду, там - Сады,

Саарской Мызы тихий омут,

Со дна дарующий плоды.

И дремлют ветреные лиры

В предчувствии великих драм,

Притихли старые сатиры

Во избежанье эпиграмм.

Царей - в Сибирь,

В расход - поэтов!

Транзит - чрез Царское Село...

Сумеешь, град сей унаследуй

Иль замани его в силок,

Чтоб победить стихом до света,

Как витязь духа темноты

В царевне изводил, и лето

Настало... Дар же немоты

Не твой и не тебе отказан,

Ты лиру на скамье нашла,

В тетрадь легли все песни сразу —

Твои и — Царского Села.

8

Здесь где-то женщина жила, Царица!

В Царском все царили.

Гостиный двор я обошла,

Но и следа там не нашла,

Зачем меня заговорили

Лукавой мглы волхвы-ветра?..

Сквозь лепет клена: «Донна Анна!»

Какая же? Ужели та,

Что командору лишь желанна,

Иль с конквистадором плывет

В невольничью Аддис-Абебу,

Иль у шатра с зурной встает —

Зрачок свербит: «Вина и хлеба!»

Но будет все наоборот:

Просторный дом, дух одиночеств,

Скрипучесть лестницы и «Грот»

В саду лицейском... Что он хочет

Сей город-странник от другой –

Я не поеду, не зовите,

Страшусь явиться вдруг чужой —

Я содрогаюсь от наитий:

Здесь где-то женщина... Вот здесь

Шесть лет мне было, как исходом

Ее захлебывались оды

Благословенных - их не счесть!

Мой путь - не в свите...

Одарить Завистников и удалиться.

Как страшен дар мой - говорить,

Как долг, мой дар - проговориться

И царскосельский — МОЙ! — язык

Пропитан негой почему-то...

Ах, длись затишья сладкий миг

Во обещанье долгой смуты.

1998

***

Что первично в литературе

Я не ведаю... Боже правый!

Как Твой Дух подчинить скульптуре,

Как веленье Твое исправить?

Если вторить Тебе - вторично.

То Гомеру - уже не стыдно,

Вместе с Ибсеном — романтично,

Вслед за Пушкиным — не обидно.

С Блоком - ветрено (не осудит!),

Даже вздох — трофей после боя.

А с Мариной - само собою,

Как ни с кем никогда не будет!

Средь высотных площадок века,

Не учтенных соцреализмом, —

Погрустнеть иль залиться смехом

Без чиновничьей укоризны,

Без редактора - самодура,

Заклеймившего глас звенящий,

Бедам вторящий, сильный, вящий–

Голос русской литературы.

1998.

 

В СВЯТЫХ   ГОРАХ

Здесь все по-прежнему, все также

Здесь Сороть древняя течет.

Что мне одной она предскажет:

О Пушкине ли сон расскажет,

О нянюшке ль его всплакнет

Иль на кресты, что дремлют в камне,

Укажет древняя река

Всем тем, кто став учениками,

Грядет в торжественных веках.

Здесь сладок сон, и вдохновенной

Поэту представлялась жизнь...

Сюда, сюда, раб убиенный,

Раб Александр благословенный,

На золотые сны ложись!

В Святых Горах воскресли свечи,

Монаший взгляд суров в ночи.

Что суесловье? - только речи,

Что похвала? - ведь не излечит,

Что дождь июньский? - пусть стучит.

Что ветер? - задохнется в звоне,

Над склепом липа прошуршит.

В могучей изумрудной кроне –

Сакральное: он жив, он спит.

1996.

Акварели Гау и Брюллова...

Призрачная дама иль Мадонна?

Говорят: Наташа Гончарова.

Что же дальше: полонез иль рондо?

Словно лебедь, танцевала плавно.

Августейших глаз - почти опека...

Пушкина Наталья Николавна:

В Петербурге летом одиноко.

В Петербурге зимнем - снова танцы,

В Петербурге зимнем - снова грезы...

Отзвучат тревожащие стансы.

Что же дальше: счастье или слезы?

Странно разминутся экипажи.

Как с бильярдными играл шарами,

С пулями Данзас, рассыпав даже

Пули у фланеров под ногами.

И кольцо златое с бирюзою

Получил на память сей проказник.

Говорят: оплачен дар с лихвою.

Что же дальше: будни или праздник?

Кто-то будет сослан,

Кто-то выслан,

Свет покинет, чтобы вновь вернуться.

Но вначале - траурные мысли

Тьмой шифоновой в клубок свернутся,

Облетят подсвечники, портреты,

Кабинет, гардины, фолианты,

Что на полках взорами согреты...

Ах, эпохи прежней бриллианты!

...Снеговая пальмовая ветка

Страусиного пера струится

По плечу... Улыбка стала редкой.

Что же дальше: Баден или Ницца?

О себе, как прежде, ни полслова:

Молчалива, внешне благосклонна.

Рождена Наташей Гончаровой,

Чтобы Пушкиной быть возле трона.

Чтобы Пушкиной стыть возле гроба,

В одинокость пасть средь анфилады,

Замереть над Мойкой у сугроба,

Втайне призывая снегопады.

Чтобы волновать акварелистов,

Чтобы быть красавицей и... только –

С чудной диадемой серебристой:

Кровь Загряжских - это очень тонко.

Мудрый взгляд сестры Александрины,

А по платью - пена кружевная.

Но же дальше: дальше - именины:

Смерть и Суд, Наталия Ланская!

 1997

НА ПУТИ К ГОРЕ СИНИЧЬЕЙ

Сгас летний вечер.

Сник колокольчик.

Тени - предтечи.

Ночь, как подстрочник.

Вот я читаю,

Вот я лелею...

Что же узнаю? - Сад и аллею

К дому, в котором

Тюли порывны, -

Крылья? Нет, спором

Заняты дивным

С ветром. Он властно

Их заставляет

Тайно - из классной –

Вылететь стаей.

А из гостиной –

Праздности ради–

Шарфом кузины...

Мол, он украден.

В окнах томятся

Сны полевые:

Клевер и мята.

Словно впервые

Я здесь предстала.

В темном камзоле

Тень Ганнибала.

- Кто вас неволит?

Может, сойдете? -

Тесны портреты.

Огнь разведете?

Впрочем, уж лето.

Лето? Какое?

ANNO DOMINI...[1]

Что беспокоит?

Чахнут равнины,

Гибнут деревья

Вследствие смерча.

Это ль не Ревель,

Немцами венчан,

Смерч пропускает

К вотчине псковской,

Не пресекает

Путь сей бесовский.

Дом. И поляна.

Сон мой нездешний.

Небо в румянах.

Дремлет орешник.

Что мне сирени

Сладкие речи?

В ночь озарений:

Чет или нечет.

Пиковой дамы

Грезятся сети.

Русской ли драмы

Колья и плети.

Стылые звезды.

Плач - тихий-тихий.

Сонные версты.

Лунные блики

Плыли, качались -

Гроб освещали.

Так повстречались

Нашей печали

Два неуемных

Эха в столетьях.

Равно и кровно

Носит их ветер:

Как там в бессмертье?..

Пушкин, ах, Пушкин! –

Внук Ганнибала.

Кружатся мушки

Снежного бала.

Кружатся к ночи

Белые розы.

Снова - подстрочник,

Снова морозы,

Снова угрюмость,

Вместо молитвы...

Грешная юность,

Всюду лишь крипты!

Кто же спасется,

Кто же отмолен?

Как отзовется

После юдоли

Удаль былая –

Без прав на ропот?

Мгла озорная -

Топот и хохот.

Не к потрясенью

Многие знанья,

Лишь к обретенью

В самопознаньи.

... Тишь белолика

Кельи - каморки,

Что на великой

Зиждется горке.

Горка - Святая,

Даром - Синичья...

Утро растает

Гомоном птичьим:

Райскому дому –

Райское пенье.

Все здесь к иному,

Все здесь к Успенью.

1997.

Не собрать осколки звезд,

Струй прозрачнейшие нити.

Только - СНЫ и дух наитий,

Зазеркалья мутный плес.

Амальгама - полынья...

С головою скрыться что ли?

От невыстраданной боли,

От несказанности дня,

От непрожитости лет –

Тех, с тобой...

От тех, кто судит,

От лжецов, чей опыт губит,

От героев, их ведь нет.

От суда... Но не уйти!

Грошь пасхальному смиренью.

К Д'АНТЕСУ

Вы прячете щеки в мех,

Знать, ветер...

По-русски морозно.

Дуэль эта так несерьезна.

Пред вами всего лишь поэт...

В глазах лейб-гвардейца — смех,

И лед звонко вонзились шпоры.

Сребряный блещет снег,

Сиреневы в небе горы.

А тот, кто в снега, как в сон,

Упал и не знал победы,

Узрел златокрылый сонм,

Трубящий покой обедни.

Пин на снегу расцвел,

От куда ?

На Черной речке

Крепчает мороз, как встарь.

Чей грех это, Государь?...

Не звезды-—вечерние свечки

Сжигают покров небес:

– С бессонницей вас, Д’Антес!

Для вас было все взаймы —

И Музы ночной «Andante»...

Прельщенный из адской тьмы

Убийца,

Знак дуэлянта

Томил вас исполнить обет...

Дуэль — разве это серьезно?

Зачем же по-русски морозно,

Зачем этот русский поэт

Упал в колыбельный снег,

Скрывая зловещую рану...

В глазах лейб-гвардейца — смех..

(Неужто конец роману?)

Стремительный прерван бег.

На отдых — в Святые горы...

Березы там, как соборы,

В мольбе за «Серебряный век».

***

В Михайловском, зимой,

Заснежено и вьюжно.

Глас ночи снеговой

Надтреснут и простужен.

Лишь свет одной свечи

В окне не затухает,

Поют дрова в печи,

Скрипит перо в ночи...

Что в будущем? Узнает ладелец скоро сон,

Приснившийся намедни:

И поминальный звон —

О ком?

Да все о нем Последняя обедня.

О Вдохновенья час!

Монашествуют ели.

Горел и вдруг угас

В предсмертной колыбели.

Но, прежде чем сюда,

В Михайловские рощи,

Его вела звезда

Оставить вечный росчерк

На теле городов

И быть душой салонов.

Но что же было до

Пленений и полонов?

Последней запятой

Есть повод повиниться —

В Михайловском, зимой,

В обители святой,

Так сладко спится.