Лицейский период в жизни А.С. Пушкина

Пушкину было шестнадцать лет, когда Державин рукоположил его в поэты, а Дельвиг в сентябрьском номере «Российского музеума» за 1815 год приветствовал его – автора всего лишь нескольких опубликованных стихотворений – стихами:

Пушкин! Он и в лесах не укроется;

Лира выдаст его громким пением,

И от смертных восхитит бессмертного

Аполлон на Олимп торжествующий.

Встреча с Державиным 8 января 1815 года на переводном экзамене для Пушкина была одним из важнейших событий жизни. Вот как поэт вспоминает эту встречу: «Наконец вызвали меня. Я прочёл мои «Воспоминания в Ц. (арском) С. (еле)», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошёл я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил своё чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять меня… Меня искали, но не нашли…» (XII, 158). (4)

Как повлияли годы, проведённые в Лицее, на личность поэта?

Говоря о Лицее, необходимо отметить, что название нового учебного заведения было античного происхождения.

Пушкин уже в «Онегине» стихами «В те дни, когда в садах Лицея/ Я безмятежно расцветал» именно Лицею присвоит царскосельские парки императорской резиденции и тем самым отождествит лицейские сады с ликейской рощей античных Афин. А указанием на характер совершавшихся в этих рощах чтений заставит этот античный мотив зазвучать ещё сильнее:

Читал охотно Апулея,

А Цицерона не читал…

Пушкин был воспитан в обстановке удивительной красоты, которая приближалась к античной и во многом определялась влиянием античности.

Иннокентий Анненский писал: «…если слова Пушкина:

Служенье муз не терпит суеты:

Прекрасное должно быть величаво -

истинное поэтическое призвание, то за юношескими впечатлениями поэта в Царском Селе должна утвердиться их настоящая ценность.

Именно здесь, в этих гармонических чередованиях тени и блеска; лазури и золота; воды, зелени и мрамора; старины и жизни; в этом изящном сочетании природы с искусством Пушкин ещё на пороге юношеского возраста мог найти все элементы этой строгой красоты, которой он остался навсегда верен…». (5)

Представление о Лицее как о родном доме, о лицейских учителях как старших, а о лицеистах как товарищах, братьях окончательно оформилось в сознании поэта в середине 1820-х годов, когда реальные лицейские воспоминания уже слились в картину сравнительно далёкого прошлого, а гонения, ссылки, клевета, преследовавшие поэта, заставили его искать опору в идиллических воспоминаниях. (2) В 1825 году он писал:

Бог помочь вам, друзья мои,

В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,

И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море,

И в мрачных пропастях земли!

(«19 октября 1827»)

Пушкин написал много горьких стихов и сказал в них немало горьких слов о дружбе и друзьях, но никогда ни одного упрёка не раздалось в адрес лицейских товарищей, совершенно особых друзей в ряду всех друзей. Суть отношений лицеистов заключена в том, что они – союз, с правами уникальной духовной и душевной близости:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен –

Неколебим, свободен и беспечен,

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

(«19 октября 1827»)

«Береги честь смолоду», - такими словами осенит Пушкин последнее своё создание – «Капитанскую дочку». И это будет не отвлечённое нравственное поучение, а действенный жизненный принцип, вынесенный ещё из детства, из Лицея. Лицеисты были людьми такой сбережённой смолоду чести. (5)

Если семья – это предлитературное детство, то Лицей – это собственно литературное творческое детство и отрочество.

Что же отличало Пушкина-поэта уже в Лицее, особенно в начальной лицейской поре?

Во-первых, чисто детское приятие Пушкиным литературы: открытость буквально всему в ней – и русскому, и французскому, и старому, и новому, и светскому, и народному, большому и малому, прозаическому и стихотворному. Вяземский справедливо отметил, что Пушкин начал подражанием всему, что застал он в русской поэзии. (5)

Отсюда такая многожанровость, подобную которой не представит потом ни один из этапов его позднейшего развития: и лёгкое стихотворение («Рассудок и любовь», «Блаженство», первое напечатанное пушкинское стихотворение «К другу стихотворцу»), и полемическая литературная пародия («Тень Фонвизина»), и политическая гражданская инвектива («Лицинию»), и большая поэма («Монах» - самое раннее из известных стихотворений Пушкина), и даже «мещанский» романс («Под вечер осенью ненастной»).

Пушкин-отрок побывал Жуковским и Батюшковым, Фонвизиным и Державиным, Радищевым и Карамзиным. Каждый из них, наверное, мог бы увидеть в себе его восприемника. Его благословил Державин и назвал учеником Жуковский. Но Пушкин не стал ни старым Державиным, ни новым Жуковским. Литературное детство Пушкина было лишь подведением итогов всего предшествующего «взрослого» развития. (3)

Множественность замыслов, во-первых, одновременность их, во-вторых, и разнонаправленность, в-третьих, - самые примечательные особенности пушкинского литературного детства и отрочества. Пушкин во многом ещё ученик, но ученик очень многих учителей. К тому же ученик очень послушный. В русской литературе не было более послушного и уважительного по отношению к старшим ученика, чем Пушкин. И это прямо связано с самой сутью его таланта – сама суть его творения более всего заключена в усвоении. (3)

В Пушкине русская литература и русский язык обрели великого синтезатора и могучий надёжный фильтр. Чуткий Жуковский это сразу ощутил. Взрослый, европейски образованный человек и опытный поэт, Жуковский читает Пушкину-отроку, школьнику, свои стихи и уничтожает всё, что тот сразу не может запомнить; а тот запоминает – и, конечно, не только из Жуковского – всё, что нужно запомнить для русского языка и русской литературы. Пушкин оказался орудием этого языка, писателем, который, как никто, повинуется законам своего языка, этот самый язык и создавая.

Этот язык осваивается Пушкиным и – одновременно – созидается уже в Лицее. Сама память Пушкина была приспособлена прежде всего к языку. Брат его свидетельствует, что на одиннадцатом году перед Лицеем Пушкин «уже знал наизусть всю французскую литературу». Буквально раз услышанное уже держится в уме всю жизнь. Эту необыкновенную чуткость к слову, реакцию на фразу отмечали и педагоги: с самого детства «наполнил он память свою многими удачными местами известных авторов». Пушкинская память уже в Лицее начала колоссальную историческую работу, выбирая все «удачные места» у известных и малоизвестных авторов, делая их общим достоянием. (3)

Пушкинская поэзия этого времени – целый и достаточно цельный этап, но ещё не столько поэзия целых стихотворений (здесь он скорее ученик), сколько отдельных слов и образов (здесь он часто поразительно нов и оригинален).

Пушкин не отказался от своих лицейских отроческих стихов, ибо они необходимый этап, важнейшая эпоха, без которой пропадает целое. Это очевидное – во-первых. Во-вторых, Пушкин на этом своём этапе во многих стихах уже поэт, именно – поэт Пушкин. Совершенно новый, невиданный до того на Руси тип поэта. Много лет спустя Белинский в своих статьях о Пушкине скажет это главное слово о главном свойстве Пушкина: «Пушкин был призван быть первым поэтом – художником Руси, дать ей поэзию как искусство, как художество». (5)

Жуковский, даря Пушкину-лицеисту свои стихотворения, надписал: «Поэту товарищу Ал. Серг. Пушкину от сочинителя». Да, все предшествующие поэты по отношению к поэту Пушкину всё ещё только сочинители. Потому Белинский и скажет, настаивая: «Ещё раз: до Пушкина у нас были поэты, но не было ни одного поэта-художника; Пушкин был первым русским поэтом-художником». (2)

Эту пушкинскую уникальность уже тогда, в Лицее, ощущали все.

Его благословил Державин. Уже достаточно пожилой Карамзин, войдя в класс, сказал Пушкину: «Пари, как орёл, но не останавливайся в полёте». Ещё достаточно молодой Жуковский назвал его «надеждой нашей словесности, будущим гигантом, который всех нас перерастёт».

Таким образом, в Лицее Пушкин был рукоположен метрами трёх, то есть всех, литературных поколений своего времени. (2)

Пушкинская поэзия – это органичная, лёгкая поэзия моцартианского склада. Поэт писал о себе:

А я, повеса вечно праздный,

Потомок негров безобразный,

Взращённый в дикой простоте,

Любви не ведая страданий,

Я нравлюсь юной Красоте

Бесстыдным бешенством желаний.

(«Юрьеву»)

Сама лёгкость не только декларировалась, не просто заявлялась, она – была. Она была столь естественна и натуральна, что заставляла видеть в поэте вечно праздного повесу, без тяги к труду, без чувства ответственности, прежде всего за собственный талант, ленивца, случайно наделённого поэтическим даром, но по пустякам его расходующего.

Но то, что казалось у Пушкина в поэзии лёгкостью и действительно такой лёгкостью было, становилось ею уже в Лицее в результате упорнейшего труда. Лицеисты видели, как «поэт наш, удаляясь редко в уединённые залы Лицея или в тенистые аллеи сада, грозно насупя брови и надув губы, с искусанным от досады пером во рту, как бы усиленно боролся иногда с прихотливою кокеткою музою, а между тем мы все слышали и видели потом, как всегда лёгкий стих его вылетал подобно пуху из уст Эола». (1)

С.Д. Комовский вспоминает: «Не только в часы отдыха от учения в рекреационной зале, на прогулках в очаровательных садах Царского Села, но нередко в классах и даже во время молитвы Пушкину приходили в голову разные пиитические вымыслы, и тогда лицо его то помрачалось, то прояснялось, смотря по роду дум, кои занимали его в сии минуты вдохновения. Вообще он жил более в мире фантазии. Набрасывая же свои мысли на бумагу, везде, где только мог, а всего чаще во время математических уроков, от нетерпения он грыз обыкновенно перо и, насупя брови, надувши губы, с огненным взором читал про себя написанное». (1)

Описывая характер юного Пушкина, Дружинин писал: «В первой молодости Александра Сергеича не имелось ничего несоразмерного, многообещающего… натура его весьма мало сходствовала с натурами двух поэтических любимцев Пушкина – мы говорим про Шиллера и лорда Байрона. Пушкин в классной комнате своего дома и Пушкин в Царском Селе был живым, бойким и остроумным мальчиком, но не чудом в ряду других юношей. Он не мечтал о сочинении «Разбойников», не влюблялся отчаянно, имея двенадцать лет от роду, не придумывал проказ, вследствие которых юность большей части гениев бывает так плачевна». (5)

Между тем кончилось отрочество. Приближалась юность.

В марте 1816 года, начиная пожизненную переписку с П.А. Вяземским, Пушкин пишет: «…Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей… не казался мне так несносным, как в нынешнее время. … Правда, время нашего выпуска приближается; остался год ещё. Но целый год ещё плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. целый год ещё дремать перед кафедрой… это ужасно. …От скуки часто пишу я стихи довольно скучные (а иногда и очень скучные), часто читаю стихотворения, которые их не лучше…». (5)

Что же за «скучные» стихи писал Пушкин на переходе от отрочества к юности и какие «скучные» стихи он читал тогда с особенным вниманием?

Переход к юности у Пушкина в 1816-м – начале 1817 года отмечен явной кризисностью с пересмотром многих мотивов, характерных для его поэзии 1814 – 1815 годов.Там – широта и приятие, здесь – известное сужение и выборочность; там – пластика, здесь – психологизм. Там скорее обращение вовне, здесь необычайное углубление в себя. Произошло обращение к «скучным», по шутливому замечанию поэта, стихам, к такой углублённой в себя поэзии, какой была элегическая поэзия Жуковского. (5)

«Уныние» изобразили многие стихотворения Пушкина этой поры: «Элегия» («Счастлив, кто в страсти сам себе…»), «Элегия» («Я видел смерть; она в молчаньи села…»), «Элегия» («Я думал, что любовь погасла навсегда…»). Но элегичны и многие другие стихи, прямо так не обозначенные: «Наездники», «Месяц», «Желание», «Наслаждение».

Итак, поэзия Пушкина этой поры – поры кризиса и перехода в иной возраст и в новое состояние – поэзия элегическая, хотя и не исключительно: да в Пушкине и никогда не было ничего исключительного, крайнего, абсолютно одностороннего. Даже в самый свой мечтательно-элегический период Пушкин не впал в элегически мечтательные крайности. (3)

Так, даже элегическое, печальное стихотворение «Певец» 1816 года развёрнуто вовне, всё оно оклик, обращение и призыв:

Слыхали ль вы за рощей глас ночной

Певца любви, певца своей печали?

Когда поля в час утренний молчали,

Свирели звук унылый и простой

Слыхали ль вы?

Таким образом, кризис с характерным движением внутрь себя у Пушкина вёл не к отъединённости и замкнутости, а сопровождался энергичным выходом во внешний мир.

Элегия скоро повела к оде. На смену Жуковскому пришли Державин и Радищев. Поиск для Пушкина завершался выходом: неудовлетворённая душа отрока, страдавшая в меланхолических элегиях, получила удовлетворение в политических стихах юноши.

Список использованной литературы

1. Благой, Д.Д. Мастерство Пушкина. – М.: Сов. писатель, 1955.
2. Лотман, Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя: Пособие для учащихся. – Л.: Просвещение, 1983.
3. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь: Кн. для учителя. – М.: Просвещение, 1988.
4. Пушкин, А.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. – М.: Изд-во АН СССР, 1937 – 1949.
5. Скатов, Н.Н. Пушкин: Очерк жизни и творчества / Оформл. А. Гасникова. – Л.: Дет. лит., 1991.

Апанасенко Варвара Андреевна,

28 лет